Очевидец. Никто, кроме нас - Николай Александрович Старинщиков

с трудом соображая. Сообщение о продаже чужой недвижимости не выходило у меня из головы. Впрочем, одно я понял достаточно хорошо: Паша Биатлонист решил продать коттедж.

«Говорят, дурачок хочет дом продать — слыхала? Пока этот сидит…» — звучали странные слова Мишкиной тещи.

Слова застряли у меня в голове и не хотели оттуда уходить. Выходит, пока Биатлонист парится в камере, кто-то, у кого с головой не в порядке, решил распорядиться чужой недвижимостью. Странно.

Выйдя из подъезда, я отправился было к себе домой, однако передумал и по пути заскочил к Обухову. Позвонил в дверной звонок, но мне никто не ответил. Наверняка Обухов опять нахлебался и лежал без чувств, приказав домашним не открывать дверь.

Вернувшись под наконец домой, я выпил чашку кофе, взял из прихожей трубку радиотелефона и отправился к себе в спальню. Тут же стоял мой персональный компьютер. Звонок оперативнику Блоцкому, закрепленному за уголовным делом, был бы ко времени. С Блоцким мы были одного возраста, и, казалось, имели одинаковые взгляды на жизнь.

Мама заглядывала в комнату и требовала объяснений по поводу вчерашнего инцидента.

— Опять попал в переделку? — ворчала она. — Смотри, залетишь в каталажку…

Но у меня на связи уже был Блоцкий. И я, подняв кверху руку, принялся с ним говорить по поводу мифического «дурака». Изложил ему всё, что слышал от Орловой.

— Может, тебе показалось? — переспрашивал тот.

— Нет, Костя, сказано было именно так.

Блоцкий принялся вслух рассуждать. Доверенности оформляются подследственными в простой письменной форме — начальник изолятора заверяет их своей печатью и подписью. Если позвонить завтра в спечасть и спросить у них об этом напрямую, то они вряд ли станут по телефону об этом говорить, так что надо туда ехать лично, имея при себе запрос.

— Интересно, кому он доверил продажу? — думал я.

— Это может быть кто угодно — даже тот, кто стрелял в вас с Обуховым.

— Запросто, — соглашался я с Блоцким.

— Так что до завтра. Мне самому интересно узнать, кто этот избранный, кому поручена сделка.

Поговорив еще с минуту, мы распрощались. При этом я рассказал Блоцкому, что с благословения Вялова прохожу теперь медицинскую комиссию в поликлинике УВД и скоро стану полноправным ментом.

— У меня даже мыслей подобных не возникало — поступать на службу, — говорил я.

Мать вошла ко мне, села напротив и стала расспрашивать о ходе следствия, а также о том, когда я возьмусь за голову и сяду за подготовку дипломной работы.

— Тебе надо переехать к Вере Ивановне, пока идет это дело, — сказал я.

— Причем здесь Вера Ивановна? Ты же ничего мне не говоришь. Расскажи, — просила мама.

И я рассказал ей обо всем, что знал, упуская жуткие подробности вчерашнего вечера — вой пуль, грохот стальной колонны, а так же и то, что Петя Обухов попал в переплет. От пережитого тот наверняка теперь беспробудно пил, иначе и быть не могло.

— Так что, думаю, у Веры Ивановны тебе будет лучше, — завершил я свой рассказ.

— Вот оно даже как, — вздохнула мама. — А то смотрю, носишься как угорелый. Выходит, что угрожают и требуют отказаться…

Я согласно качнул головой.

— Так откажись, — сказала матушка. — Тем более что свидетелей без тебя хватает. А к Вере я не поеду, потому что, во-первых, у меня здесь работа. Но ты откажись.

Материны слова меня удивили. Я не знал, что сказать.

— Откажись от них, ради Христа.

— Неужели забыла, кем был для меня Мишка?

Мать замолчала, беззвучно шевеля губами.

— Он меня из-под пуль вытащил, — напомнил я, — жизнью своей рисковал, а я, получается, должен плюнуть ему вдогонку.

Звонок телефона остановил препирательства. Я взял и услышал опять тот же голос. Казалось, говорил сам Паша Коньков. Конечно, это был не он лично, а кто-то из его ближайшего окружения. Человек пел об изменении моих показаний. По его словам, мне надлежало хотя бы вспомнить, что обвиняемого грозились отвезти в лес, но потом передумали. Короче, в зарослях городских остановились, а потом развернулись.

Наглость звонившего по-прежнему удивляла меня. Но я молчал.

— Ты слышишь меня? — спросил голос.

Я опять промолчал.

— Кстати, как тебе вчерашнее кафе? Если не понял, можем повторить… Но если…

— Меня же самого потом на голгофу! — ответил я, уклоняясь от материных рук. Та норовила вырвать у меня трубку. — Неужели не ясно, что погибший был моим другом? Я не могу по-другому…

— Жить захочешь — сможешь, — утверждал голос.

— Вот даже как…

Мысли вихрем кружились у меня в голове.

— Вялов до тебя доберется, — сказал я, — потому что Блоцкий не дремлет.

— Кто?

— Не долго тебе осталось.

Это был очевидный блеф.

— Выходит, я зря старался, — произнес голос, и связь прекратилась.

Матушку трясло как осиновый лист. И ладно бы только это — она принялась пилить меня и вдоль и поперек. И вскоре небо мне стало казаться с овчинку. Будь у меня отец, тот меня понял бы. Но его никогда не было — тот как уехал когда-то, так и ездил до сих пор где-то, в связи с чем матушка любила говорить: «Собакам сено косит наш папаша».

Как бы то ни было, тряска у матушки все же прошла, я разобрал кровать, лег и под конец задремал.

Ночью мне снились кошмары. Неизвестный тип в чине полковника принимал меня на службу и говорил, что моей задачей станет сбор колорадского жука — того самого, от которого нет никакого спасения. Потом Волга вышла из берегов и стала затоплять старый город, чего в принципе быть не могло, поскольку город стоял высоко над рекой.

Разлепив глаза, я понял, что проснулся в полдевятого. В квартире было пусто, а на столе лежала записка. «Не дури, — значилось в ней. — Подумай о собственной жизни».

Мать не понимала сути дела. Она толкала меня на скамью подсудимых — за отказ от дачи показаний.

Телефонная трубка торчала в своем привычном гнезде, в прихожей. Я взял ее и пошел на кухню. Набрав номер следователя, я стал наезжать на него по поводу неустройства собственной жизни.

Вялов едва оправдывался и даже обещал, что заставит милицию выставить пост возле моих дверей. Однако в подобные бредни верилось с трудом, поскольку я не был ни министром, ни депутатом, и жизнь моя мало стоила.

— Я заставлю их усилить контроль! — почему-то кричал следователь. — Они у меня еще попляшут!

— Но я не об этом, — ослабил я вожжи. — Тут появились сведения: какой-то дурачок продает дом Биатлониста — Орлова вчера сболтнула.

— Орлова? Тёща погибшего?

— Блоцкий в курсе, собирался ехать в изолятор и там узнать подробности. Кстати, дом Биатлониста, насколько мне известно, расположен за Майской горой —